Александр Александрович Блок родился и воспитывался в высококультурной дворянско-интеллигентской семье. Его отец, Александр Львович, вел свой род от врача Иоганна фон Блока, приехавшего в Россию в середине XVIII века из Мекленбурга, и был профессором Варшавского университета по кафедре государственного права. По отзывам сына, он был также способным музыкантом, знатоком литературы и тонким стилистом. Однако его деспотический характер стал причиной того, что мать будущего поэта, Александра Андреевна, была вынуждена уйти от мужа еще до рождения сына. Таким образом, детские и юношеские годы Блока прошли сначала в петербургском «ректорском доме» (дед, Андрей Николаевич Бекетов,- профессор-ботаник, ректор Петербургского университета), затем, после второго замужества матери, в доме отчима - офицера Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттух, а каждое лето - в бекетовском подмосковном имении Шахматове.
В либеральной и «народолюбивой» семье Бекетовых многие занимались литературным трудом. Дед Блока был автором не только солидных трудов, но и многих научно-популярных очерков. Бабушка, Елизавета Григорьевна, всю жизнь занималась переводами научных и художественных произведений. «Список ее трудов громаден»,- вспоминал позднее внук. Литературной работой систематически занимались и ее дочери - мать Блока и его тетки.
Атмосфера литературных интересов очень рано пробудила в нем непреодолимую тягу к поэзии. Благодаря воспоминаниям М. А. Бекетовой до нас дошли детские стихи Блока, написанные им в пятилетнем возрасте. Однако серьезное обращение к поэтическому творчеству, во многом связанное с увлечением юного Блока поэзией Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Полонского, падает на годы окончания им гимназии и поступления в 1898 году на юридический факультет Петербургского университета (в 1901 году он перейдет на славяно-русское отделение историко-филологического факультета и успешно закончит его в 1906 году).
Лирика Блока - явление уникальное. При всем многообразии ее проблематики и художественных решений, при всем отличии ранних стихотворений от последующих - она выступает как единое целое, как одно развернутое во времени произведение, как отражение пройденного поэтом «пути». На эту ее особенность указывал и сам Блок.
Повторимся, что в 1910-1911 годах, подготавливая к изданию свое первое собрание стихотворений, Блок разместил их по трем книгам. Это трехтомное деление поэт сохранил и в двух последующих изданиях (1916 и 1918-1921), хотя внутри томов автор и внес существенные изменения. В окончательном виде три тома включают в себя 18 лирических циклов («стран души», по выражению поэта). В предисловии к первому изданию «Собрания стихотворений» Блок подчеркивал единство своего замысла: «Каждое стихотворение необходимо для образования главы (т. е. цикла.- Ред.); из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать «романом в стихах»...» А через несколько месяцев в письме к Андрею Белому он раскрывает основной смысл этапов пройденного им пути и содержание каждой из книг трилогии: «...таков мой путь, теперь, когда он пройден, я твердо уверен, что это должное и что все стихи вместе - «трилогия вочеловечения» (от мгновения слишком яркого света - через необходимый болотистый лес - к отчаянью, проклятиям, «возмездию* и...- к рождению человека «общественного», художника, мужественно глядящего в лицо миру..,)».
В первый том (1898-1903) вошли три цикла. Первый из них - «Ante lucem» («До света») - как бы предварение будущего нелегкого пути. Общая романтическая настроенность цикла предопределила и антиномическое отношение молодого поэта к жизни. На одном полюсе - мотивы мрачной разочарованности, кажущиеся такими неестественными для девятнадцатилетнего юноши: «Я стар душой. Какой-то жребий черный - // Мой долгий путь». Или: «Смеюсь над жалкою толпою // И вздохов ей не отдаю». Зато на другом - тяга к жизни, приятие ее:
Я стремлюсь к роскошной воле, Мчусь к прекрасной стороне, Где в широком чистом поле Хорошо, как в чудном сне,- и осознание высокой миссии поэта, его грядущего торжества:
Но к пели близится поэт, Стремится, истиной влекомый, И вдруг провидит новый свет За далью, прежде незнакомой...
Центральный цикл первого тома - «Стихи о Прекрасной Даме». Это и есть то «мгновение слишком яркого света», о котором Блок писал А. Белому. В этом цикле нашли отражение любовь молодого поэта к своей будущей жене Л. Д. Менделеевой и увлечение его философскими идеями Вл. Соловьева. Наиболее близко ему в это время было учение философа о существовании Души Мира, или Вечной Женственности, которая может примирить «землю» и «небо» и спасти находящийся на грани катастрофы мир через его духовное обновление. Живой отклик у поэта-романтика получила мысль философа о том, что сама любовь к миру открыта через любовь к женщине.
Соловьевские идеи «двоемирия», сочетание материального и духовного воплотились в цикле через многообразную систему символов. Многопланов облик героини. С одной стороны, это вполне реальная, «земная» женщина. «Она стройна и высока, // Всегда надменна и сурова». Герой видит ее «каждый день издалека». С другой же стороны, перед нами небесный, мистический образ «Девы», «Зари», «Величавой Вечной жены», «Святой». «Ясной», «Непостижимой»... То же можно сказать и о герое цикла. «Я и молод, и свеж, и влюблен»,- вполне «земная» самохарактеристика. А далее он же «безрадостный и темный инок» или «отрок», зажигающий свечи. Для усиления мистического впечатления Блок щедро использует эпитеты, такие, например, как «призрачные», «неведомые тени» или «неведомые звуки», «надежды нездешние» или «нездешние видения», «красота неизреченная», «непостижимая тайна», «грусть несказанных намеков» и т. п.
Таким образом история земной, вполне реальной любви преображается в романтико-символический мистико-философскии миф. У него своя фабула и свой сюжет. Основа фабулы - противопоставление «земного» (лирический герой) «небесному» (Прекрасная Дама) и в то же время стремление к их соединению, «встрече», в результате чего и должно наступить преображение мира, полная гармония. Однако лирический сюжет осложняет и драматизирует фабулу. От стихотворения к стихотворению происходит смена настроений героя: радужные надежды - и сомнения в них, ожидание любви - и боязнь ее крушения, вера в неизменность облика Девы - и допущение того, что он может быть искажен («Но страшно мне: изменишь облик Ты»).
Драматическая напряженность присуща и завершающему первый том циклу с многозначительным названием «Распутья». Тема Прекрасной Дамы продолжает звучать и в этом цикле, но здесь возникает и нечто новое: качественно иная связь с «повседневностью», внимание к людскому горю, социальная проблематика («Фабрика», «Из газет», «По берегу плелся больной человек...» и др.). «Распутья» намечают возможность грядущих перемен в творчестве поэта, которые отчетливо проявят себя уже во втором томе.
Лирика второго тома (1904-1908) отразила существенные изменения блоковского мировосприятия. Общественный подъем, охвативший в это время самые широкие слои российского народа, решающим образом воздействовал и на Блока. Он отходит от мистицизма Вл. Соловьева, от чаянного идеала мировой гармонии, но не потому, что идеал этот стал несостоятельным для поэта. Он навсегда остался для него той «тезой», от которой начинался его путь. Но в сознание поэта властно вторгаются события окружающей жизни, требующие своего осмысления. Он воспринимает их как динамичное начало, «стихию», вступающую в конфликт с «несмутимой» Душой Мира, как «антитезу», противостоящую «тезе», и погружается в сложный и противоречивый мир людских страстей, страданий, борьбы.
Своеобразный пролог ко второму тому - цикл «Пузыри земли». Поэт неожиданно и полемически обращается к изображению «низменной» природы: «вечности болот», «ржавых кочек и пней», фантастических сказочных тварей, их населяющих. Он мог бы сказать вместе со своим добрейшим «болотным попиком»:
Душа моя рада Всякому гаду И всякому зверю И о всякой вере,- признавая закономерность существования этого стихийного мира и право его обитателей чтить «своего полевого Христа».
В последующих двух циклах («Разные стихотворения» и «Город») охват явлений действительности неизмеримо расширяется. Поэт погружается в тревожный, остроконфликтный мир повседневной жизни, ощущая себя сопричастным всему происходящему. Это и события революции, которую он воспринимал, подобно другим символистам, как проявление народной разрушительной стихии, как борьбу людей новой формации с ненавистным ему царством социального бесправия, насилия и пошлости. В той или иной степени эта позиция отражена в стихотворениях «Шли на приступ. Прямо в грудь...», «Поднимались из тьмы погребов...», «Митинг», «Сытые» и др. Характерно, однако, что лирический герой при всей солидарности с теми, кто выступает на защиту угнетенных, не считает себя достойным оказаться в их рядах:
Вот они далёко, Весело плывут. Только вас с тобою, Верно, не возьмут!
(Барка жизни стала...)
На такой щемящей ноте начинает звучать в лирике Блока одна из главных для него проблем - народ и интеллигенция.
Помимо мотивов, связанных с революционными событиями, в названных циклах отражены и многие другие стороны многообразной и бесконечно изменчивой русской жизни. Но особое значение приобретают стихотворения, где поэт развертывает «широкоохват-ный» образ родины и подчеркивает свою неразрывную связь с ней. В первом из них («Осенняя воля», 1905) отчетливо просматриваются лермонтовские традиции. В стихотворении «Родина» Лермонтов назвал свою любовь к отчизне «странной», потому что она расходится с традиционным «патриотизмом». Ему были дороги «не слава, купленная кровью», а «степей холодное молчанье» и «дрожащие огни печальных деревень». Такова же и любовь Блока: «Над печалью нив твоих заплачу, // Твой простор навеки полюблю...»,- с той, пожалуй, разницей, что она у него более интимная, более личная. Не случайно образ родины «перетекает» здесь в образ женщины («И вдали, вдали призывно машет // Твой узорный, твой цветной рукав»),- прием, который будет повторяться и в более поздних стихотворениях Блока о родине. Блоковский герой не случайный прохожий, а один из сыновей России, идущий «знакомым» путем и сопричастный горькой судьбе тех, кто «умирает, не любя», но кто стремится к слиянию с родиной: «Приюти ты в далях необъятных! // Как и жить и плакать без тебя!»
По-иному раскрывается образ отчизны в стихотворении «Русь» (1906). Русь - это тайна - вот исходное и итоговое резюме, подчеркнутое кольцевой композицией стихотворения. Поначалу кажется, что тайна Руси проистекает из «преданий старины»: «мутного взора колдуна», ведунов с ворожеями, ведьм, чертей... Однако, вчитываясь в стихотворение, начинаешь понимать, что тайна Руси не в этом. Она там, «где разноликие народы // Из края в край, из дола в дол // Ведут ночные хороводы // Под заревом горящих сел». Разгадка тайны - в «живой душе» народа, не запятнавшей на просторах России своей «первоначальной чистоты». Чтобы ее постичь, надо жить одною жизнью с народом.
Погружаясь в стихию повседневности, Блок создает и ряд стихотворений, который исследователи его творчества называют «чердачным циклом»: «Холодный день», «В октябре», «Ночь. Город угомонился...», "Я в четырех стенах - убитый // Земной заботой и нуждой...», «Окна во двор», «Хожу, брожу понурый...», «На чердаке» и др. Лирический герой цикла - представитель городских низов, один из многих «униженных и оскорбленных», обитатель городских подвалов и чердаков. Уже сами названия и зачины стихов, а в еще большей степени детали обстановки, окружающей героя («зловонные двери», «низкий потолок», «заплеванный угол», «оловянные кровли», «колодезь двора» и пр.), кажутся неожиданными в устах певца Прекрасной Дамы. Но вот что еще удивительнее: герой «чердачного цикла» при всей своей внешней непохожести на автора воспринимается нами именно как выразитель авторского «я». И это не актерский прием поэта, играющего соответствующую роль. Здесь проявилась существенная особенность блоковского лиризма, которую он не только сознавал, но и активно защищал: «Писатель, может быть, больше всего - человек, потому-то ему случается так особенно мучительно безвозвратно и горестно растрачивать свое человеческое «я», растворять его в массе других требовательных и неблагодарных «я». И еще: «...Писатель, верующий в свое призвание, каких бы размеров этот писатель ни был, сопоставляет себя со своей родиной, полагая, что болеет ее болезнями, сораспинается с нею...» Таким образом, самораскрытие блоковского лирического героя в ряде случаев происходит через «растворение себя» в чужих «я», через «сораспинание» его с этими чужими «я», благодаря чему происходит обретение самого себя.
Два следующих цикла второго тома - «Снежная маска* и «Фаина» - отражают внезапно вспыхнувшее чувство поэта к актрисе Н. Н. Волоховой. Стихия природы («Пузыри земли»), стихия повседневной жизни («Разные стихотворения», «Город») теперь сменяются стихией хмельной, испепеляющей страсти. Отдаваясь своему чувству, герой «Снежной маски», «настигнутый метелью», погружается в «вихри снежные », в « снежный мрак очей », упивается этими «снежными хмелями» и во имя любви готов сгореть «на снежном костре». Заметим, что символы ветра, метели пройдут через всю поэзию Блока вплоть до поэмы «Двенадцать», знаменуя собой стихийную, динамическую сторону жизни. Героиня цикла почти лишена конкретных примет, ее черты романтически условны (у нее «неизбежные глаза», они могут «цвести»; «тихая поступь» и «снежная кровь», ее голос «слышен сквозь метели»).
В цикле «Фаина» образ героини обогащается новыми свойствами. Она не только воплощение «стихии души», но и выражение стихии народной жизни:
Смотрю я - руки вскинула, В широкий пляс пошла, Цветами всех осыпала И в песне изошла... Неверная, лукавая, Коварная - пляши! И будь навек отравою Растраченной души.
Мотив «растраченной души» звучит и в других стихотворениях цикла, в том числе и в широко известном «О, весна без конца и без краю...». Его обычно приводят как пример мужественного взгляда поэта на жизнь. И это, конечно, верно. Но сам Блок говорил, что «художник, мужественно глядящий в лицо миру», вглядывается «в контуры добра и зла - ценою утраты части души». Недаром стихотворение это заканчивается упоминанием не только «мучений», но и «гибели»:
И смотрю, и вражду измеряю, Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель - я знаю - Все равно: принимаю тебя!
Однако из мира стихий, «бушующих лиловых миров», как определяет сам Блок период «антитезы», отраженный во втором томе, художник выходит не столько с утратами, сколько с обретениями. Теперь «за плечами все «мое» и все «не мое», равно великое...» - пишет он в письме А. Белому. Это новое мироощущение поэта отразилось и в венчающем второй том цикле с многозначительным названием «Вольные мысли». Именно здесь звучат слова, предвещающие его переход к третьему, завершающему этапу его «вочеловечения»:
Всегда хочу смотреть в глаза людские,
И пить вино, и женщин целовать,
И яростью желаний полнить вечер,
Когда жара мешает днем мечтать.
И песни петь! - И слушать в мире ветер!
Третий том - завершающий, высший этап пройденного поэтом трудного, подчас мучительного пути. «Тезу» первого и «антитезу» второго тома сменяет «синтез». Синтез - это новая, более высокая ступень осмысления действительности, отвергающая предыдущие и в то же время соединяющая в себе по-новому некоторые их черты. Это следует иметь в виду, ибо существует довольно распространенное представление о пути Блока как о прямолинейном и неуклонном движении «все вперед и выше». А между тем сам поэт свидетельствовал, что его «восхождение» шло не по прямой, а по спирали и сопровождалось «отклонениями» и «возвратами». И содержание третьего тома подтверждает это.
Он открывается циклом «Страшный мир». Тема «страшного мира» - сквозная в творчестве Блока. Она присутствует и в первом, и особенно во втором томе. К сожалению, ее часто трактуют лишь как тему обличения «буржуазной действительности». На самом же деле это только внешняя, легко видимая сторона «страшного мира». Но есть и другая, глубинная его суть, быть может еще более важная для поэта. Человек, живущий в «страшном мире», испытывает его тлетворное воздействие. При этом страдают и нравственные ценности. Стихия, «демонические» настроения, губительные страсти овладевают человеком. В орбиту этих темных сил попадает и сам лирический герой. Душа его трагически переживает состояние собственной греховности, безверия, опустошенности, смертельной усталости.
Здесь отсутствуют естественные, здоровые человеческие чувства. Любовь? Ее тоже нет. Есть «горькая страсть, как полынь», «низкая страсть», бунт «черной крови» («Унижение», «На островах», «В ресторане», «Черная кровь»). Герой, утративший душу, предстает перед нами в разных обличиях. То он лермонтовско-врубелевский демон, страдающий сам и несущий гибель другим (два стихотворения с одинаковым названием «Демон»), то «стареющий юноша» - двойник лирического героя («Двойник»). Прием «двойничест-ва» лег в основу и трагически-сатирического цикла «Жизнь моего приятеля». Это история человека, который «в сумасшествии тихом» бессмысленных и безрадостных буден растратил сокровища своей души:
«Пробудился: тридцать лет. // Хвать-похвать,- а сердца нет». Печальный итог его жизни подводит сама смерть («Говорит смерть»):
С него довольно славить Бога,- Уж он - не голос, только - стон, Я отворю. Пускай немного Еще помучается он.
Трагическое мироощущение, «угрюмство», свойственные большинству стихотворений цикла, находят свое крайнее выражение в тех из них, где законы «страшного мира» приобретают космические масштабы:
Миры летят. Года летят. Пустая Вселенная глядит в нас мраком глаз. А ты, душа, усталая, глухая, О счастии твердишь,- который раз?
Мысль о роковом круговороте жизни, о ее безысходности с удивительной простотой и силой выражена в известном восьмистишии «Ночь, улица, фонарь, аптека...». Этому способствуют его кольцевая композиция, точные и емкие эпитеты («бессмысленный и тусклый свет», «ледяная рябь канала»), наконец, необычная и смелая гипербола («Умрешь - начнешь опять сначала»).
Такой же обобщающий смысл несет и последнее стихотворение цикла «Голос из хора». В нем звучит мрачное, поистине апокалиптическое пророчество о грядущем торжестве зла во всем мире:
И век последний, ужасней всех, Увидим и вы и я. Все небо скроет гнусный грех, На всех устах застынет смех, Тоска небытия...
И заключительные строки:
О, если б знали, дети, вы,
Холод и мрак грядущих дней!
Означает ли это, что Блок признает торжество «страшного мира» над людьми и таким образом капитулирует перед ним? Дадим слово самому поэту:
«Очень неприятные стихи Лучше бы было этим словам остаться несказанными. Но я должен был их сказать. Трудное надо преодолеть. А за ним будет ясный день».
Тему «страшного мира» продолжают два небольших цикла - «Возмездие» и «Ямбы». Слово «возмездие» понимают обычно как наказание за некое преступление. Причем наказание, исходящее со стороны, от кого-то. Возмездие, по Блоку, это прежде всего осуждение человеком самого себя, суд собственной совести. Главная вина героя - измена данным когда-то священным обетам, высокой любви, измена человеческому предназначению. А следствием этому - расплата: душевная опустошенность, усталость от жизни, покорное ожидание смерти. Эти мотивы звучат во всех стихотворениях цикла «Возмездие», начиная с первого широко известного «О доблестях, о подвигах, о славе...» и кончая «Шагами командора» и «Как свершилось, как случилось?». В исполненных глубокого символического значения «Шагах командора» Блок переосмысливает сюжет о Дон Жуане. Его герой выступает не в амплуа традиционного соблазнителя, а в роли изменника, презревшего любовь Девы Света, донны Анны. И хотя он и бросает дерзкий вызов судьбе: «Жизнь пуста, безумна и бездонна! // Выходи на битву, старый рок!» - его поражение предопределено. Превыше всего ценивший свою «постылую свободу» и предавший «Деву Света», он обречен на гибель:
«Донна Анна в смертный час твой встанет. // Анна встанет в смертный час».
Если в цикле «Возмездие» расплате подвергается личность, допустившая воздействие на себя губительных ядов «страшного мира», то в «Ямбах» возмездие грозит уже не отдельному человеку, а «страшному миру» в целом. Смысловой и ритмической основой цикла стал «гневный ямб». Это подчеркивает и эпиграф к нему - слова древнеримского сатирика Юве-нала: «Негодование рождает стих». Ранее в письме к А. Белому Блок признавал право «здраво, честно, наяву говорить «НЕТ» всему настоящему только за тем человеком, кто делает это «по-божьи» (т. е. имея в себе в самых глубинах скрытое, но верное «ДА»)». Это «ДА» - вера в добро и свет и желание трудиться во имя их будущего торжества,- прозвучало во вступительном стихотворении цикла:
О, я хочу безумно жить:
Все сущее - увековечить, Безличное - вочеловечить, Несбывшееся - воплотить!
Говоря «нет» «дням настоящим», поэт убежден в том, что крушение старых устоев жизни - неизбежно:
На непроглядный ужас жизни Открой скорей, открой глаза, Пока великая гроза Все не смела в твоей отчизне...
(Да, так диктует, вдохновенье...)
Эта «великая гроза», по Блоку, разразится в результате усилий новых, молодых людей («Юность - это возмездие»):
Я верю: новый век взойдет Средь всех несчастных поколений.
Пусть день далек - у нас все те ж Заветы юношам и девам:
Презренье согревает гневом, А зрелость гнева - есть мятеж.
(В огне и холоде тревог...)
Об этом же поэт писал в одном из своих писем 1909 года: «Революция русская в ее лучших представителях - юность с нимбом вокруг лица».
Написанный Блоком после поездки в Италию весной 1909 года цикл - «Итальянские стихи» может показаться чужеродным в третьем томе. Недаром В. Брюсов охарактеризовал их лишь как «прекрасные строфы чистой поэзии». Однако насчет «чистой поэзии» Брюсов ошибся. Именно здесь Блок определяет позицию «чистого искусства» как «творческую ложь». «В легком челноке искусства» можно «уплыть от скуки мира», но подлинное искусство - «ноша на плечах», долг, подвиг. Другой вопрос, глубоко волнующий поэта и поставленный им в цикле,- о соотношении цивилизации и культуры. В современной цивилизации поэт усматривает бездуховное, а значит, разрушительное начало. Именно поэтому «цивилизованную» Флоренцию, забывшую о своей древней культуре, он называет предательницей:
Умри, Флоренция, Иуда, Исчезни в сумрак вековой!
Хрипят твои автомобили, Твои уродливы дома, Всеевропейской желтой пыли Ты предала себя сама.
(Флоренция, 1)
Подлинная культура, по Блоку, неразрывно связана со «стихией», т. е. с жизнью народа. В стихотворении «Равенна» современный город рисуется кладбищем («дома и люди - все гроба»), но зато звучат надписи на старинных надгробьях:
Лишь медь торжественной латыни
Поет на плитах, как труба.
Именно в этом городе - хранилище непреходящих ценностей культуры, который, «как младенец», спит «у сонной вечности в руках»,- и может появиться тень великого флорентийца:
Тень Данта с профилем орлиным
О Новой Жизни мне поет.
Грядущее обновление связывает А. Блок и с обликом простых итальянских девушек, каждая из которых может стать Мадонной и подарить миру нового Спасителя.
Раздел «Разные стихотворения» содержит действительно «разные» по своему содержанию стихи.
Несколько из них посвящены теме «поэта и поэзии» («За гробом», «Художник», «Друзьям», «Поэты»). Остановимся на последнем из них. Со свойственной ему беспощадной искренностью Блок создает «групповой портрет» современных поэтов, не исключая из их ряда и самого себя. Поначалу блоковские служители муз могут вызвать у читателя неприятие (они «напивались», «болтали цинично и пряно», «под утро их рвало», «потом вылезали из будок как псы»). Вот уж поистине вспомнишь пушкинскую характеристику стихотворца: «И меж детей ничтожных мира, // Быть может, всех ничтожней он». Однако поэты у Блока, несмотря на все свои человеческие слабости, обладают огромным преимуществом перед благопристойными обитателями «обывательской лужи». Они способны ценить прекрасное, мечтать о «веке златом», способны, наконец, на бунт против лживых устоев жизни:
Ты будешь доволен собой и женой, Своей конституцией купой, А вот у поэта - всемирный запой, И мало ему конституций!
И даже уходя из жизни (собачья жизнь - собачья смерть), поэт возвышается над обывателями, ибо до конца сохраняет веру в свои идеалы:
Пускай я умру под забором, как пес, Пусть жизнь меня в землю втоптала,- Я верю: то Бог меня снегом занес, То вьюга меня целовала!
«Музыкальное» название следующего цикла - «Арфы и скрипки» - появилось не случайно. Оно связано с блоковской концепцией музыки как внутренней сущности мира, его организующей силы. «Душа настоящего человека,- писал А. Блок в одной из своих статей,- есть самый сложный и самый певучий музыкальный инструмент Бывают скрипки расстроенные и скрипки настроенные. Расстроенная скрипка всегда нарушает гармонию целого; ее визгливый вой врывается докучной нотой в стройную музыку мирового оркестра Художник - это тот, кто слушает мировой оркестр и вторит ему, не фальшивя». Если скрипки могут быть расстроенными и настроенными, то арфа для Блока - символ музыки, звучащей всегда в унисон с «мировым оркестром».
Тематический диапазон цикла (наиболее объемного в томе) весьма широк. Верность или неверность человека «духу музыки» может выражаться в самых разнообразных проявлениях: от высоких взлетов души до ее подчинения «темным стихиям», падения, капитуляции перед «страшным миром». Поэтому многие стихотворения цикла находятся как бы в оппозиции друг другу.
Одно из ключевых стихотворений цикла - «На смерть Комиссаржевской». Поэт чтит ее как великую актрису, как «художницу», которая «не лукавила, но была верна музыке», как воплощение «вечной юности». По убеждению Блока, истинный художник не уходит от нас бесследно.
Пускай хоть в небе - Вера с нами. Смотри
сквозь тучи: там она - Развернутое ветром
знамя, Обетованная весна.
Совсем иные мелодии звучат в тех стихотворениях, где слышны отзвуки дисгармонии «страшного мира». Среди них известное «Я пригвожден к трактирной стойке...» - о безвозвратно утраченном счастье и гибельной любви-страсти. К ним относится и «Черный ворон в сумраке снежном... » - одно из лучших созданий блоковской любовной лирики. Подлинного глубокого чувства герой стихотворения не испытывает («В легком сердце - страсть и беспечность»). И не ведают опьяненные страстью влюбленные, что «Над бездонным провалом в вечность, // Задыхаясь, летит рысак».
Этот удивительный по своей смелости и емкости образ-символ говорит и о мимолетности и зыбкости любовного чувства, да и вообще человеческой жизни, и напоминает о роковой зависимости человека от неподвластных ему мировых законов, а может рассматриваться и как некое апокалиптическое пророчество (вот он - «черный ворон»!). Завершающая строфа - отрезвление героя:
Страшный мир! Он для сердца тесен! В нем -
твоих поцелуев бред, Темный морок цыганских
песен, Торопливый полет комет!
Он снова оказывается перед лицом «страшного мира», где поцелуи - только «бред», где человека околдовывает «темный морок цыганских песен». Слово «морок» - полногласная форма от «мрак». И к тому же родственное слову «морочить». Известно, что Блок любил цыганские песни и романсы. Но здесь они выступают как темная сила, поскольку берут в плен свободную человеческую душу. Последняя же строка возвращает нас к тому, что все мы пленники угрожающего нам космоса.
«Цыганская» тема присутствует и в некоторых других стихотворениях цикла. В них слышны отзвуки «метельных» мотивов второго тома, губительных «лиловых миров» блоковской антитезы. Одно из них - «Опустись, занавеска линялая...» - стилизовано под народную песню:
Сгинь, цыганская жизнь небывалая, Погаси,
сомкни очи твои!
Отдаваясь до конца стихии цыганских страстей, герой, что называется, «прожигал жизнь». И вот печальный итог: «Спалена моя степь, трава свалена, // Ни огня, ни звезды на пути...»
Сходная ситуация и в другом «цыганском стихотворении» - «Когда-то гордый и надменный...».
Подобные трагические, «гибельные» мотивы составляют существенную часть лирического наследия А. Блока. Более того, они органичны для его поэтического облика и раскрывают сложность и противоречивость его души. «...Я всегда был последователен в основном,- подчеркивал поэт,- я последователен и в своей любви к «гибели» (незнание о будущем, окруженность неизвестным, вера в судьбу и т. д.- свойства моей природы, более чем психологические». Но при этом следует понимать, что «гибель» и «мрак» - это только неизбежные этапы большого и трудного пути поэта. «Разве можно миновать «мрак», идя к «свету»?» - вопрошал совсем еще юный Блок. И предназначенный ему путь он прошел мужественно и до конца.
«Цыганская стихия», любовь, музыка, искусство, «печаль и радость» нашли свое место и в следующем цикле - «Кармен». С одной стороны, он живо напоминает «Снежную маску» и «Фаину» сходными обстоятельствами создания (там - увлечение поэта актрисой Н. Волоховой, здесь - оперной певицей Л. А. Дельмас, которой и посвящен цикл) и сквозной темой всепоглощающей стихийной любви. Да и сам поэт признавался, что в марте 1914 года (время написания последнего цикла) он «отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907-го», когда была написана «Снежная маска». Однако «Кармен» не повторение пройденного. Гимн стихийной любви звучит здесь уже на новом витке спирали блоковского пути.
Образ Кармен у поэта многолик, синтетичен. Кармен - и героиня оперы Визе, и современная женщина. Она и независимая, вольнолюбивая испанская цыганка, и славянка, которую герой под «заливистый крик журавля» обречен «ждать у плетня до заката горячего дня». Стихийное начало выражено в ней в самых различных его проявлениях - от стихии сжигающей страсти, стихии природы и космоса - до творческой стихии «музыки», дающей надежду на грядущее просветление. Этим и близка героиня цикла лирическому герою:
Мелодией одной звучат печаль и радость...
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен.
(Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь...)
«Кармен» - последний блоковский цикл о любви - не только связан с предшествующими ему «Арфами и скрипками», но является своеобразным переходом к поэме «Соловьиный сад». О ней мы лишь отметим, что поэма эта - новый шаг Блока в поисках смысла жизни и места человека в ней. Уходя из замкнутого круга «соловьиного сада», поэт вступает в широкий и суровый мир, заключающий в себе ту подлинную и высокую правду, к постижению которой он стремился на протяжении всего своего творческого пути. Так возник цикл «Родина», едва ли не вершинный цикл не только третьего тома, но и всей поэзии А. Блока.
Тема родины, России - сквозная блоковская тема. На одном из последних его выступлений, где поэт читал самые разные свои стихотворения, его попросили прочесть стихи о России. «Это все - о России»,- ответил Блок и не покривил душой, ибо тема России была для него поистине всеобъемлюща. Однако наиболее целеустремленно он обратился к воплощению этой темы в период реакции. В письме к К. С. Станиславскому (1908, декабрь) Блок пишет: «...Стоит передо мной моя тема, тема о России (вопрос об интеллигенции и народе, в частности). Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь. Все ярче сознаю, что это - первейший вопрос, самый жизненный, самый реальный. К нему-то я подхожу давно, с начала своей сознательной жизни».
«Родина» для Блока - понятие настолько широкое, что он посчитал возможным включить в цикл и стихотворения сугубо интимные («Посещение», «Дым от костра струею сизой...», «Приближается звук. И покорна щемящему звуку...»), и стихотворения, прямым образом связанные с проблематикой «страшного мира» («Грешить бесстыдно, непробудно...», «На железной дороге»).
К двум последним стихотворениям обычно обращаются те блоковеды, кто рассматривает путь поэта как целенаправленное движение от символизма к реализму. И в самом деле, в стихотворении «На железной дороге» немало жизненных реалий («ров некошеный», «платформа», «сад с кустами блеклыми», «жандарм» и т. д.). К тому же сам автор снабдил его примечанием: «Бессознательное подражание эпизоду из «Воскресения» Толстого: Катюша Маслова видит в окне Нехлюдова на бархатном кресле ярко освещенного купе первого класса». Казалось бы, и знаменитая строфа:
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели -
тоже подтверждает гипотезу о «реалистичности» стихотворения. Но как раз здесь мы видим признаки не привычного реалистического, а емкого символического образа. Желтые, синие, зеленые вагоны (2, 1 и 3-го классов) - не просто реальные приметы идущего поезда, а символы по-разному сложившихся человеческих судеб. Символичен и образ героини. Кто она? Что мы знаем о ней? Очень немного. Пожалуй, лишь то, что она испытала крушение надежд на возможное счастье. И вот «она раздавлена». А чем - «любовью, грязью иль колесами» - не суть важно: «все больно». И когда мы возвращаемся к первой строфе («Лежит и смотрит, как живая, // В цветном платке, на косы брошенном, // Красивая и молодая»), невольно думается: не сама ли это поруганная, «раздавленная» Россия. Ведь у Блока она нередко предстает в облике женщины в цветастом или узорном платке. Глубокий символический смысл стихотворения не исключает и такого его прочтения.
Смысловое ядро цикла составляют стихи, посвященные непосредственно России. Среди самых значительных -цикл «На поле Куликовом» и стихотворение «Россия» (мы остановимся на них подробно дальше). О своей неразрывной связи с родиной, с ее во многом темной и трудной судьбой говорит поэт в стихотворении «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..». Возникающий в последней его строфе символический образ («Тихое, долгое, красное зарево //
Каждую ночь над становьем твоим») - предвестие грядущих перемен.
Совсем по-иному раскрывается тема России в стихотворении «Новая Америка». Поначалу перед читателем все та же «убогая» Русь с ее «страшным простором» и «непонятной ширью». Однако постепенно лицо России проясняется («Нет, не старческий лик и не постный // Под московским платочком цветным»). На ее просторах появляются фабричные трубы, корпуса заводов, «города из рабочих лачуг». В последних строфах Блок говорит о том, что ископаемые богатства родины помогут ее обновлению. Подобный панегирик углю и руде кажется неожиданным в устах поэта. На самом же деле Блок серьезно размышлял о роли национальной промышленности в «великом возрождении» России. «Будущее России,- писал он,- лежит в еле еще тронутых силах народных масс и подземных богатств». И это не противоречило его отрицательному отношению к «цивилизации», потому что его «Новая Америка» - не «старая Америка», то есть не Соединенные Штаты, а поэтический образ будущей России, «нового света», «Великой Демократии».
Цикл «Родина» завершает небольшое стихотворение «Коршун». В нем сосредоточены все ведущие мотивы, прозвучавшие в цикле. Тут и приметы неброского российского пейзажа, и напоминание о подневольной судьбе русского человека, и черты отечественной истории, и обобщенный образ самой родины. Все это глубоко народно и неразрывно связано с фольклорной стихией. А сам Коршун - символ тех зловещих сил, которые тяготеют над Россией. Вопросы, поставленные в конце стихотворения и усиленные анафорой «доколе», не являются обычными риторическими вопросами. Автор обращает их и к себе, и к читателям, и, быть может, к самой Истории как активный призыв к действию.
Казалось бы, цикл «Родина» мог достойно завершить последний том «трилогии вочеловечения». Однако поэт посчитал необходимым поместить в конце книги небольшой цикл «О чем поет ветер», исполненный грустных, элегических раздумий. Причину этого убедительно объяснил известный исследователь творчества Блока Д. Е. Максимов: «Завершая этим сумеречным - с редкими просветами - финалом композицию третьего тома. Блок, по-видимому, стремился к тому..., чтобы внутреннее движение в книге не вытягивалось в прямолинейную и подозрительную этой прямолинейностью круто восходящую линию». Исследователь обращает внимание на то, что заключительный цикл чем-то перекликается со «страшным миром» и, таким образом, третий том тяготеет к кольцевому построению, что соответствует спиралеобразному характеру пути поэта.
В марте 1916 года, в период снижения своей творческой активности, А. Блок делает многозначительное признание: «На днях я подумал о том, что стихи писать мне не нужно, потому что я слишком умею это делать. Надо еще измениться (или - чтобы вокруг изменилось), чтобы вновь получить возможность преодолевать материал». Время решающих перемен наступило для поэта в конце 1917 и в самом начале 1918 года - в период Октябрьской революции. Свое безоговорочное приятие революции он открыто и бескомпромиссно выразил в статье «Интеллигенция и революция». Ее художественным эквивалентом стали знаменитая поэма «Двенадцать» и стихотворение «Скифы».
Поэма «Двенадцать» формально не входит в блоков-скую «трилогию», но, связанная с ней многими нитями, она стала новой и высшей ступенью его творческого пути. «...В январе 1918-го,- свидетельствует поэт,- я в последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 («Снежная маска».- Авт.) или в марте 1914 («Кармен».- Авт.). Во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг - шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира)». И еще: «...Поэма написана в ту исключительную и всегда короткую пору, когда проносящийся революционный циклон производит бурю во всех морях - природы, жизни и искусства».
Вот эта «буря во всех морях» и нашла свое сгущенное выражение в поэме. Все ее действие развертывается на фоне разгулявшихся природных стихий («Ветер, ветер - // На всем божьем свете!», «Ветер хлесткий», он «гуляет», «свищет», «и зол и рад», «разыгралась чтой-то вьюга», «ох, пурга какая, спасе!», «Вьюга долгим смехом // Заливается в снегах» и т. д.). Очевидно, что образы ветра, метели романтичны и имеют символический смысл.
Но основа содержания этого произведения - «буря» в море жизни. Строя сюжет поэмы, А. Блок широко использует прием контраста, который заявлен уже в первых двух строках: «Черный вечер. // Белый снег». Резкое противопоставление двух миров - «черного» и «белого», старого и нового - с полной определенностью выявляется в двух первых главах поэмы. В одной из них - сатирические зарисовки обломков старого мира (буржуя, «писателя-витии», «товарища-попа», «барыни в каракуле», уличных проституток...). В другой - коллективный образ двенадцати красногвардейцев, представителей и защитников «новой жизни». Блок нисколько не «выпрямляет», не идеализирует своих героев. Выразители народной стихии, они несут в себе и все ее крайности. С одной стороны, это люди, сознающие свой высокий революционный долг («Революцьонный держите шаг! // Неугомонный не дремлет враг!») и готовые его исполнить:
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь - В
кондовую, В избяную, В толстозадую!
С другой - в их психологии еще живы и отчетливо выражены настроения стихийной, анархической «вольницы»:
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба -
Гуляет нынче
голытьба!
Да и вся «событийная» линия поэмы - нелепое убийство одним из красногвардейцев (Петрухой) своей любовницы Катьки - тоже в большой степени отражает неуправляемость поступков красногвардейцев и вносит в ее колорит трагическую окраску. Блок видел в революции не только ее величие, но и ее «гримасы». В той же статье «Интеллигенция и революция» читаем: «Что же вы думали? Что революция - идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Что народ - паинька? И, наконец, что так «бескровно» и так «безболезненно» разрешится вековая распря между «черной» и «белой» костью?..» Но главным для него было то, чтобы «октябрьские гримасы», которых, по его убеждению, «было очень мало - могло быть во много раз больше», не заслонили «октябрьского величия».
Величие и правоту «революции-бури», несущей возмездие старому миру, Блок утверждает в заключительной, финальной главе поэмы, где впереди двенадцати красногвардейцев-«апостолов» новой жизни возникает образ Иисуса Христа.
Образ Христа, завершающий поэму, многим казался случайным и неуместным. Да и сам автор не был полностью удовлетворен своим решением. «Мне тоже не нравится конец «Двенадцати»,- признавался он К. Чуковскому.- Когда я кончил, я сам удивился:
почему же Христос? Неужели Христос? Но чем больше я вглядывался, тем явственнее я видел Христа. И я тогда же записал у себя: К сожалению, Христос». А вот запись поэта от 18 февраля 1918 года: «Что Христос идет перед ними - несомненно. Дело не в том, «достойны ли они его», а страшно то, что опять Он с ними, и Другого пока нет; а надо - Другого?» Может быть, именно поэтому у исследователей поэмы возникали разнообразные трактовки символического бло-ковского Христа. Христос как символ революционера,. Христос как символ будущего, языческий Христос, старообрядческий «сжигающий» Христос, Христос-сверхчеловек, Христос как воплощение Вечной Женственности, Христос-художник и даже Христос-антихрист... Думается, что все эти по-своему остроумные допущения уводят от главного. Главное же заключается в том, что образ Христа позволяет поэту оправдать революцию с точки зрения высшей справедливости.
И наконец, о «буре» в «море искусства», то есть о художественном новаторстве «Двенадцати». Отдавшись до конца «стихии», поэт сумел отразить в поэме ту «музыку», которая звучала и вокруг него л в нем самом. Это отразилось в ритмическом, лексическом и жанровом многоголосии поэмы. Традиционные ямб и чаще всего звучащий в поэме хорей сочетаются с разностопными модификациями классических размеров, с дольником, а иной раз и с нерифмованным стихом. В поэме звучат интонации марша, городского романса, частушки, революционной и народной песни, лозунговых призывов. Блок широко использует разговорную, а зачастую и сниженную «уличную» лексику. И все это настолько органично слилось в единое целое, что
Блок в день завершения поэмы, 29 января 1918 года, дерзнул пометить в своей записной книжке: «Сегодня я - гений»
Вслед за «Двенадцатью» было написано стихотворение «Скифы». Противопоставляя «цивилизованный» Запад и революционную Русь, поэт от имени революционной «скифской» России призывает народы Европы положить конец «ужасам войны» и вложить «старый меч в ножны». Стихотворение завершается призывом к единению:
В последний раз - опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
Так завершилась «трилогия вочеловечения». Так завершился трудный путь поэта, путь исполненный великих художественных открытий и свершений.
Настоящий художник не уходит из жизни бесследно. «Мы умираем, а искусство остается»,- заметил Блок на торжественном собрании, посвященном Пушкину. Блока нет, но его богатейшее наследство с нами. Его стихи во многом трагичны, потому что трагичным было и его время. Однако сам же поэт утверждал, что не «угрюмство» - суть его творчества. Она в служении будущему. И в своем последнем стихотворении («Пушкинскому дому», 1921, февраль) поэт снова напоминает нам об этом:
Пропуская дней гнетущих
Кратковременный обман,
Прозревали дней грядущих
Сине-розовый туман.
«Если вы любите мои стихи, преодолейте их яд, прочтите в них о будущем». С этим пожеланием Александр Блок обращается не только к своему давнему корреспонденту, но и к своим читателям.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.cooldoclad.narod.ru/
Репетиторство
Нужна помощь по изучению какой-либы темы?
Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку
с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.
Он принадлежал к тем идеалистам чистой воды, которых наше время уже почти не знает. Собственно, нам уже непонятны своеобразные и часто анекдотические рассказы о таких дворянах-шестидесятниках, как Салтыков-Щедрин или мой дед, об их отношении к императору Александру II, о собраниях Литературного фонда, о борелевских обедах, о хорошем французском и русском языке, об учащейся молодежи конца семидесятых годов. Вся эта эпоха русской истории отошла безвозвратно, пафос ее утрачен, и самый ритм показался бы нам чрезвычайно неторопливым.
В своем сельце Шахматове (Клинского уезда, Московской губернии) дед мой выходил к мужикам на крыльцо, потряхивая носовым платком; совершенно по той же причине, по которой И. С. Тургенев, разговаривая со своими крепостными, смущенно отколупывал кусочки краски с подъезда, обещая отдать все, что ни спросят, лишь бы отвязались.
Встречая знакомого мужика, дед мой брал его за плечо и начинал свою речь словами: "Eh bien, mon petit..." ["Ну, что, милый..." (франц.).].
Иногда на том разговор и кончался. Любимыми собеседниками были памятные мне отъявленные мошенники и плуты: старый Jacob Fidele [Яков Верный (франц.).], который разграбил у нас половину хозяйственной утвари, и разбойник Федор Куранов (по прозвищу Куран ), у которого было, говорят, на душе убийство; лицо у него было всегда сине-багровое – от водки, а иногда – в крови; он погиб в "кулачном бою". Оба были действительно люди умные и очень симпатичные; я, как и дед мой, любил их, и они оба до самой смерти своей чувствовали ко мне симпатию.
Однажды дед мой, видя, что мужик несет из лесу на плече березку, сказал ему: "Ты устал, дай я тебе помогу". При этом ему и в голову не пришло то очевидное обстоятельство что березка срублена в нашем лесу. Мои собственные воспоминания о деде – очень хорошие; мы часами бродили с ним по лугам, болотам и дебрям; иногда делали десятки верст, заблудившись в лесу; выкапывали с корнями травы и злаки для ботанической коллекции; при этом он называл растения и, определяя их, учил меня начаткам ботаники, так что я помню и теперь много ботанических названий. Помню, как мы радовались, когда нашли особенный цветок ранней грушовки, вида, не известного московской флоре, и мельчайший низкорослый папоротник; этот папоротник я до сих пор каждый год ищу на той самой горе, но так и не нахожу, - очевидно, он засеялся случайно и потом выродился.
Все это относится к глухим временам, которые наступили после событий 1 марта 1881 года. Дед мой продолжал читать курс ботаники в Петербургском университете до самой болезни своей; летом 1897 года его разбил паралич, он прожил еще пять лет без языка, его возили в кресле. Он скончался 1 июля 1902 года в Шахматове. Хоронить его привезли в Петербург; среди встречавших тело на станции был Дмитрий Иванович Менделеев.
Дмитрий Иванович играл очень большую роль в бекетовской семье. И дед и бабушка моя были с ним дружны. Менделеев и дед мой, вскоре после освобождения крестьян, ездили вместе в Московскую губернию и купили в Клинском уезде два имения – по соседству: менделеевское Боблово лежит в семи верстах от Шахматова, я был там в детстве, а в юности стал бывать там часто. Старшая дочь Дмитрия Ивановича Менделеева от второго брака – Любовь Дмитриевна – стала моей невестой. В 1903 году мы обвенчались с ней в церкви села Тараканова, которое находится между Шахматовым и Бобловым.
Жена деда, моя бабушка, Елизавета Григорьевна, – дочь известного путешественника и исследователя Средней Азии, Григория Силыча Корелина. Она всю жизнь – работала над компиляциями и переводами научных и художественных произведений; список ее трудов громаден; последние годы она делала до 200 печатных листов в год; она была очень начитана и владела несколькими языками; ее мировоззрение было удивительно живое и своеобразное, стиль – образный, язык – точный и смелый, обличавший казачью породу. Некоторые из ее многочисленных переводов остаются и до сих пор лучшими.
Переводные стихи ее печатались в "Современнике", под псевдонимом "Е. Б.", и в "Английских поэтах" Гербеля, без имени. Ею переведены многие сочинения Бокля, Брэма, Дарвина, Гексли, Мура (поэма "Лалла-Рук"), Бичер-Стоу, Гольдсмита, Стэнли, Теккерея, Диккенса, В. Скотта, Брэт Гарта, Жорж Занд, Бальзака, В. Гюго, Флобера, Мопассана, Руссо, Лесажа. Этот список авторов – далеко не полный. Оплата труда была всегда ничтожна. Теперь эти сотни тысяч томов разошлись в дешевых изданиях, а знакомый антикварными ценами знает, как дороги уже теперь хотя бы так называемые "144 тома" (изд. Г. Пантелеева), в которых помещены многие переводы Е. Г. Бекетовой и ее дочерей. Характерная страница в истории русского просвещения.
Отвлеченное и "утонченное" удавалось бабушке моей меньше, ее язык был слишком лапидарен , в нем было много бытового. Характер на редкость отчетливый соединялся в ней с мыслью ясной, как летние деревенские утра, в которые она до свету садилась работать. Долгие годы я помню смутно, как помнится все детское, ее голос, пяльцы, на которых с необыкновенной быстротой вырастают яркие шерстяные цветы, пестрые лоскутные одеяла, сшитые из никому не нужных и тщательно собираемых лоскутков, – и во всем этом – какое-то невозвратное здоровье и веселье, ушедшее с нею из нашей семьи. Она умела радоваться просто солнцу, просто хорошей погоде, даже в самые последние годы, когда ее мучили болезни и доктора, известные и неизвестные, проделывавшие над ней мучительные и бессмысленные эксперименты. Все это не убивало ее неукротимой жизненности.
Эта жизненность и живучесть проникала и в литературные вкусы; при всей тонкости художественного понимания она говорила, что "тайный советник Гёте написал вторую часть "Фауста", чтобы удивить глубокомысленных немцев". Также ненавидела она нравственные проповеди Толстого. Все это вязалось с пламенной романтикой, переходящей иногда в старинную сентиментальность. Она любила музыку и поэзию, писала мне полушутливые стихи, в которых звучали, однако, временами грустные ноты:
Так, бодрствуя в часы ночные
И внука юного любя,
Старуха-бабка не впервые
Слагала стансы для тебя.
Она мастерски читала вслух сцены Слепцова и Островского, пестрые рассказы Чехова. Одною из последних ее работ был перевод двух рассказов Чехова на французский язык (для"Revue des deux Mondes"). Чехов прислал ей милую благодарственную записку.
К сожалению, бабушка моя так и не написала своих воспоминаний. У меня хранится только короткий план ее записок; она знала лично многих наших писателей, встречалась с Гоголем, братьями Достоевскими, Ап. Григорьевым, Толстым, Полонским, Майковым. Я берегу тот экземпляр английского романа, который собственноручно дал ей для перевода Ф. М. Достоевский. Перевод этот печатался во "Времени".
Бабушка моя скончалась ровно через три месяца после деда – 1 октября 1902 года. От дедов унаследовали любовь к литературе и незапятнанное понятие о ее высоком значении их дочери – моя мать и ее две сестры. Все три переводили с иностранных языков. Известностью пользовалась старшая – Екатерина Андреевна (по мужу – Краснова). Ей принадлежат изданные уже после ее смерти (4 мая 1892 года) две самостоятельных книги "Рассказов" и "Стихотворений" (последняя книга удостоена почетного отзыва Академии наук). Оригинальная повесть ее "Не судьба" печаталась в "Вестнике Европы". Переводила она с французского (Монтескье, Бернарден де Сен-Пьер), испанского (Эспронседа, Бэкер, Перес Гальдос, статья о Пардо Басан), переделывала английские повести для детей (Стивенсон, Хаггарт; издано у Суворина в "Дешевой библиотеке").
Моя мать, Александра Андреевна (по второму мужу – Кублицкая-Пиоттух), переводила и переводит с французского – стихами и прозой (Бальзак, В. Гюго, Флобер, Зола, Мюссе, Эркман-Шатриан, Додэ, Боделэр, Верлэн, Ришпэн). В молодости писала стихи, но печатала – только детские.
Мария Андреевна Бекетова переводила и переводит с польского (Сенкевич и мн. др.), немецкого (Гофман), французского (Бальзак, Мюссе). Ей принадлежат популярные переделки (Жюль Верн, Сильвио Пеллико), биографии (Андерсен), монографии для народа (Голландия, История Англии и др.). "Кармозина" Мюссе была не так давно представлена в театре для рабочих в ее переводе.
В семье отца литература играла небольшую роль. Дед мой – лютеранин, потомок врача царя Алексея Михайловича, выходца из Мекленбурга (прародитель – лейб-хирург Иван Блок был при Павле I возведен в российское дворянство). Женат был мой дед на дочери новгородского губернатора – Ариадне Александровне Черкасовой.
Отец мой, Александр Львович Блок, был профессором Варшавского университета по кафедре государственного права; он скончался 1 декабря 1909 года. Специальная ученость далеко не исчерпывает его деятельности, равно как и его стремлений, может быть менее научных, чем художественных. Судьба его исполнена сложных противоречий, довольно необычна и мрачна. За всю жизнь свою он напечатал лишь две небольшие книги (не считая литографированных лекций) и последние двадцать лет трудился над сочинением, посвященным классификации наук. Выдающийся музыкант, знаток изящной литературы и тонкий стилист, – отец мой считал себя учеником Флобера. Последнее и было главной причиной того, что он написал так мало и не завершил главного труда жизни: свои непрестанно развивавшиеся идеи он не сумел вместить в те сжатые формы, которых искал; в этом искании сжатых форм было что-то судорожное и страшное, как во всем душевном и физическом облике его. Я встречался с ним мало, но помню его кровно.
Детство мое прошло в семье матери. Здесь именно любили и понимали слово; в семье господствовали, в общем, старинные понятия о литературных ценностях и идеалах. Говоря вульгарно, по-верлэновски, преобладание имела здесь еlоquence [красноречие (франц.).]; одной только матери моей свойственны были постоянный мятеж и беспокойство о новом, и мои стремления к musique [музыке – фр.] находили поддержку у нее. Впрочем, никто в семье меня никогда не преследовал, все только любили и баловали. Милой же старинной еlоquenсе обязан я до гроба тем, что литература началась для меня не с Верлэна и не с декадентства вообще. Первым вдохновителем моим был Жуковский. С раннего детства я помню постоянно набегавшие на меня лирические волны, еле связанные еще с чьим-либо именем. Запомнилось разве имя Полонского и первое впечатление от его строф:
Снится мне: я свеж и молод,
Я влюблен. Мечты кипят.
От зари роскошный холод
Проникает в сад.
Жизненных опытов" не было долго. Смутно помню я большие петербургские квартиры с массой людей, с няней, игрушками и елками – и благоуханную глушь нашей маленькой усадьбы. Лишь около 15 лет родились первые определенные мечтания о любви, и рядом – приступы отчаянья и иронии, которые нашли себе исход через много лет – в первом моем драматическом опыте "Балаганчик", лирические сцены). "Сочинять" я стал чуть ли не с пяти лет. Гораздо позже мы с двоюродными и троюродными братьями основали журнал "Вестник", в одном экземпляре; там я был редактором и деятельным сотрудником три года.
Серьезное писание началось, когда мне было около 18 лет. Года три-четыре я показывал свои писания только матери и тетке. Все это были – лирические стихи, и ко времени выхода первой моей книги "Стихов о Прекрасной Даме" их накопилось до 800, не считая отроческих. В книгу из них вошло лишь около 100. После я печатал и до сих пор печатаю кое-что из старого в журналах и газетах.
Семейные традиции и моя замкнутая жизнь способствовали тому, что ни строки так называемой "новой поэзии" я не знал до первых курсов университета. Здесь, в связи с острыми мистическими и романическими переживаниями, всем существом моим овладела поэзия Владимира Соловьева. До сих пор мистика, которой был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна; меня тревожили знаки, которые я видел в природе, но все это я считал "субъективным" и бережно оберегал от всех. Внешним образом готовился я тогда в актеры, с упоением декламировал Майкова, Фета, Полонского, Апухтина, играл на любительских спектаклях, в доме моей будущей невесты, Гамлета, Чацкого, Скупого рыцаря и... водевили. Трезвые и здоровые люди, которые меня тогда окружали, кажется, уберегли меня тогда от заразы мистического шарлатанства, которое через несколько лет после того стало модным в некоторых литературных кругах. К счастию и к несчастью вместе, "мода" такая пришла, как всегда бывает, именно тогда, когда все внутренно определилось; когда стихии, бушевавшие под землей, хлынули наружу, нашлась толпа любителей легкой мистической наживы.
Впоследствии и я отдал дань этому новому кощунственному "веянью"; но все это уже выходит за пределы "автобиографии". Интересующихся могу отослать к стихам моим и к статье "О современном состоянии русского символизма" (журнал "Аполлон" 1910 года). Теперь же возвращусь назад.
От полного незнания и неумения сообщаться с миром со мною случился анекдот, о котором я вспоминаю с удовольствием и благодарностью: как-то в дождливый осенний день (если не ошибаюсь, 1900 года) отправился я со стихами к старинному знакомому нашей семьи, Виктору Петровичу Острогорскому, теперь покойному. Он редактировал тогда "Мир божий". Не говоря, кто меня к нему направил, я с волнением дал ему два маленьких стихотворения, внушенные Сирином, Алконостом и Гамаюном В. Васнецова. Пробежав стихи, он сказал: "Как вам не стыдно, молодой человек, заниматься этим, когда в университете бог знает что творится!" – и выпроводил меня со свирепым добродушием. Тогда это было обидно, а теперь вспоминать об этом приятнее, чем обо многих позднейших похвалах.
После этого случая я долго никуда не совался, пока в 1902 году меня не направили к В. Никольскому, редактировавшему тогда вместе с Репиным студенческий сборник. Уже через год после этого я стал печататься "серьезно". Первыми, кто обратил внимание на мои стихи со стороны, были Михаил Сергеевич и Ольга Михайловна Соловьевы (двоюродная сестра моей матери). Первые мои вещи появились в 1903 году в журнале "Новый путь" и, почти одновременно, в альманахе "Северные цветы".
Семнадцать лет моей жизни я прожил в казармах л.-гв. Гренадерского полка (когда мне было девять лет, мать моя вышла во второй раз замуж, за Ф. Ф. Кублицкого-Пиоттух, который служил в полку). Окончив курс в СПб. Введенской (ныне – императора Петра Великого) гимназии, я поступил на юридический факультет Петербургского университета довольно бессознательно, и только перейдя на третий курс, понял, что совершенно чужд юридической науке. В 1901 году, исключительно важном для меня и решившем мою судьбу, я перешел на филологический факультет, курс которого и прошел, сдав государственный экзамен весною 1906 года (по славяно-русскому отделению).
Университет не сыграл в моей жизни особенно важной роли, но высшее образование дало, во всяком случае, некоторую умственную дисциплину и известные навыки, которые очень помогают мне и в историко-литературных, и в собственных моих критических опытах, и даже в художественной работе (материалы для драмы "Роза и Крест"). С годами я оцениваю все более то, что дал мне университет в лице моих уважаемых профессоров – А. И. Соболевского, И. А. Шляпкина, С. Ф. Платонова, А. И. Введенского и Ф. Ф. Зелинского. Если мне удастся собрать книгу моих работ и статей, которые разбросаны в немалом количестве по разным изданиям, но нуждаются в сильной переработке, – долею научности, которая заключена в них, буду я обязан университету.
В сущности, только после окончания "университетского" курса началась моя "самостоятельная" жизнь. Продолжая писать лирические стихотворения, которые все, с 1897 года, можно рассматривать как дневник, я именно в год окончания курса в университете написал свои первые пьесы в драматической форме; главными темами моих статей (кроме чисто литературных) были и остались темы об "интеллигенции и народе", о театре и о русском символизме (не в смысле литературной школы только).
Каждый год моей сознательной жизни резко окрашен для меня своей особенной краской. Из событий, явлений и веяний, особенно сильно повлиявших на меня так или иначе, я должен упомянуть: встречу с Вл. Соловьевым, которого я видел только издали; знакомство с М. С. и О. М. Соловьевыми, 3. Н. и Д. С. Мережковскими и с А. Белым; события 1904 – 1905 года; знакомство с театральной средой, которое началось в театре покойной В. Ф. Комиссаржевской; крайнее падение литературных нравов и начало "фабричной" литературы, связанное с событиями 1905 года; знакомство с творениями покойного Августа Стриндберга (первоначально – через поэта Вл. Пяста); три заграничных путешествия: я был в Италии – северной (Венеция, Равенна, Милан) и средней (Флоренция, Пиза, Перуджия и много других городов и местечек Умбрии), во Франции (на севере Бретани, в Пиренеях – в окрестностях Биаррица; несколько раз жил в Париже), в Бельгии и Голландии; кроме того, мне приводилось почему-то каждые шесть лет моей жизни возвращаться в Bad Nauheim (Hessen-Nassau), с которым у меня связаны особенные воспоминания.
Этой весною (1915 года) мне пришлось бы возвращаться туда в четвертый раз; но в личную и низшую мистику моих поездок в Bad Nauheim вмешалась общая и высшая мистика войны.
Александр Александрович Блок - замечательный русский писатель, творивший на границе 19-20 веков. Родился 16 ноября 1880 года в интеллигентной семье профессора и писательницы в Санкт-Петербурге. В 1898 году успешно окончил Введенскую гимназию, а затем и Петербургский университет. Получил два образования: юридическое и историко-филологическое.
Блеснуть писательским талантом юному Саше довелось еще в пятилетнем возрасте: тогда он написал свои первые стихи. Вообще, стоит отметить, что юноша рос разносторонним: увлекался не только наукой, но и актерским мастерством и посещал курсы сценического искусства.
В 1897 году на отдыхе с семьей Блок впервые влюбился. Эти пылкие юношеские чувства глубоко остались в памяти писателя и оставили неизгладимый след на всем его последующем творчестве. В 1903 году женой Александра стала дочь профессора Менделеева, которую он буквально отбил у не менее известного поклонника - поэта Андрея Белого. Любимой женщине с символическим именем Любовь он посвятил сборник «Стихи о прекрасной даме». Он был отмечен обществом «Академия» и принят в ряды его членов. В этом же 1903 году Блок дебютировал в литературных кругах, объявив себя писателем-символистом. Постепенно он обзаводится новыми знакомствами в этой сфере и сближается с Д. Мережковским, З. Гиппиус и В. Брюсовым.
Далеко не тайна, что помимо жены Блок был влюблен не единожды. Он испытывал огромную страсть и непреодолимую тягу к нескольким женщинам, которые впоследствии также оставили след в его поэтическом творчестве. Это была Любовь Дельмас, а позже Н. Волохова
Уже тогда Блок проявлял себя как ярко выраженный писатель-символист. Его раннему творчеству присущи многогранности символов и знаков в описании событий и образов. Основные темы и мотивы того периода - любовные переживания и красота природы. В более поздний период творчества Блока все более интересовали социальные проблемы и переживания народа, относящегося к низшим слоям населения. Сюда можно отнести его поэму «Роза и крест» от 1912 года и цикл «Возмездие», вышедший в 1913 году. Одним из самых поэтичных и успешных циклов критиками был признан сборник «Ямбы» 1914 года, в состав которого входил всем известный стих « Ночь, улица, фонарь, аптека».
Решающим моментом, поделившим творческий путь писателя на «до» и «после», является стихотворение «Фабрика», увидевшее свет в 1903 году. А годы с 1906 по 1908 можно отметить как самые успешные в творчестве писателя. Тогда он испытал небывалый подъем и снискал успех и признание окружения. К этому периоду относятся сборники «Нечаянная радость», «Земля в снегу», «Снежная маска», «Песня судьбы» и «Лирические драмы». После 1908 года прослеживается явное отделение Блока от стана символистов. Дальнейший его путь стал самостоятельным и не похожим на его раннее творчество. Его сборник «Итальянские стихи», написанные в процессе путешествия по одноименной стране, были приняты публикой и критиками с огромным восторгом и признаны лучшим произведением об Италии, когда-либо написанным отечественным автором.
Кроме публицистики и остросоциальной литературы Блок увлекался написанием произведений для детской и юношеской аудитории. В 1913 году он издает сразу два собрания детских стихов «Сказки» и «Круглый год». В 1916 году Блок поехал на фронт, где и узнал о том, что царской власти больше нет. Позже во время службы в Чрезвычайной комиссии, которая расследовала преступления самодержавного строя перед народом, Блок открыл для себя всю правду о самодержавном строе и назвал его «помойкой». На основе сделанных им выводов и материалов, полученных в результате допросов, была написана документальная работа «Последние дни императорской власти».
Особенно тяжелый период жизни писателя пришелся на годы великой революции. В отличие от других соотечественников, Блок не эмигрировал, а остался в Петрограде, и зарабатывал на жизнь, трудясь в издательстве. Множество статей, а также знаменитая поэма «Двенадцать» посвящена тем тяжелым годам в жизни писателя. Тогда он творил с особенным рвением, осознав в себе неистовую гражданскую ответственность и патриотизм. Он восхвалял великий подвиг народа, который каждый день находит в себе силы жить, несмотря на тяжелый быт и нищету. Он активно участвовал в митингах и демонстрациях, занимал активную социальную позицию.
Перед самой смертью Блок был ослаблен и постоянно болел. Его знакомые, в том числе Максим Горький, усиленно просили правительство выделить путевку писателю, чтобы тот смог укрепить свое здоровье и съездить на отдых. Однако, все старания были тщетны и в протест Блок прекратил лечиться с помощью медикаментов и, объявил голодовку и предал праху все последние рукописи.
В бедности и разрухе провел писатель последние дни своей жизни и умер от сердечного приступа, настигшего его 7 августа 1921 года.
Среди русской лирической поэзии стихи Александра Блока занимают особое, только ему принадлежащее, выдающееся место. Женственность, обаяние и красота, предчувствие счастья – вот основная идея его лирики. Любовь к женщине переплетается с любовью к Родине, России. Предчувствую Тебя. Года проходят мимо - Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Краткая биография
Родился Александр 28 ноября 1880 года в интеллигентной петербургской семье. Его отец, Александр Львович Блок, - профессор Варшавского университета. Мать, Александра Андреевна, - дочь ректора Петербургского университета, профессионально занималась переводами. С раннего детства мальчик больше находился в доме деда, а все летние месяцы проводил в имении Бекетовых Шахматово, в Подмосковье. Первое увлечение юный Александр испытал в 1897 году к Садовской, находясь на курорте в Германии. Чувство первой любви обратилось замечательными стихами, которые вошли в первый поэтический цикл стихов Ante Lucem. Окончив Введенскую гимназию в Петербурге, Блок в 1898 году поступает сначала на юридический факультет петербургского университета, а позже переводится на историко-филологический и специализируется на славяно-русском отделении.
В 1903 году, 30 августа, состоялось венчание Александра Блока и Любови Менделеевой. Первые годы брака сопровождаются шероховатостями, размолвками и непониманием. Молодые супруги принадлежат к передовой, богемной, молодежи. Необходимость подчиняться требованиям, присущим той или иной группировке молодых литераторов, музыкантов, актеров, к которым принадлежат Александр Блок и Любовь Менделеева, неоднократно ставит их семейный союз на грань разрыва. Вся эта нестабильность и нечистоплотность личной жизни отрицательно скажутся на здоровье поэта. Они существенно сократят его земной путь, хотя в истории русской культуры имя Любови Дмитриевны навсегда останется как прообраз Прекрасной Дамы, которой великий поэт посвятил одних из лучших в русской поэзии цикл стихов о любви.
Творчество Блока
Еще учась в университете, Блок начинает публиковать свои произведения в журналах и газетах символистов. После окончания он ведет критический отдел в журнале "Золотое Руно”. Постоянно вращается в самой передовой литературно-театральной среде. Среди его друзей А.Белый, З.Гиппиус, С.Городецкий, В.Комиссаржевская, В.Мейерхольд. Увлекается театром и пишет пьесу "Балаганчик”, которую ставит В.Мейерхольд.
И две революции существенно повлияли не только на мировоззрение Блока-гражданина, но и Блока-поэта. Он недвусмысленно заявляет, что русская интеллигенция "может и обязана” работать с большевиками. В январе 1918 года он печатает в газете "Знамя труда” знаменитую поэму "Двенадцать”, а чуть позже, стихотворение "Скифы”. Стихотворение написано им почти за два дня, как отклик на требования немцев по Брест-Литовскому миру. Мощь, сила этого стихотворения - это пример гражданской позиции, усиленной талантом и личным отношением поэта к понятию Россия и Родина. Поэт и гражданин Своим отношением к новому миру и новой власти, Блок провел черту между собой и оппозиционными литераторами. Гиппиус, Мережковский, Сологуб, Вяч. Иванов, Ахматова, Пришвин и др. резко осудили его. Но поэт и сам после ареста ВЧК в 1919 году и пребывания на допросах в течение всего двух дней, очевидно, понял свою ошибку. Недаром в его дневнике появилась запись о том, что под игом насилия человеческая совесть умолкает.
В 1921 году на вечере, посвященном памяти , Александр Львович открыто высказался о попытках новой черни закрыть рот истинной культуре и лишить художника свободы. Это выступление и стихотворение Пушкинскому дому, можно считать его художественным завещанием. Нравственная депрессия, душевная пустота усиливают заболевание сердца в апреле 1921 года, а в августе 1921 года Блока не стало.
русский поэт, писатель, публицист, драматург, переводчик, литературный критик; классик русской литературы XX столетия, один из крупнейших представителей русского символизма
Александр Блок
Краткая биография
Знаменитый русский поэт, появился на свет 28 ноября (16 ноября по ст. ст.) 1880 г. в Санкт-Петербурге, в интеллигентной семье. Его отец был юристом, профессором права, мать - дочерью ректора университета, переводчицей. Уже в раннем детстве стало понятно, что мальчик одарен. В пятилетнем возрасте он писал стихи, будучи подростком, вместе с братьями выпускал домашние журналы. Закончив Введенскую гимназию (1891-1898), Александр Блок поступил на юридический факультет Петербургского университета, но спустя три года перевелся на историко-филологический факультет (славяно-русское отделение), который окончил в 1906 г.
На учебу в университете пришелся период становления Блока как художника, осознание им своего жизненного призвания. За 1901-1902 гг. он написал более восьми десятков стихотворений, вдохновленный любовью к будущей супруге, дочери знаменитого химика, Л. Менделеевой. Весна 1902 г. принесла знакомство с Д. Мережковским и З. Гиппиус, влияние которых на Блока, его творческую биографию оказалось поистине огромным. В 1903 г. в журнале «Новый путь», который они издавали, Блок впервые предстал перед публикой, причем не только как поэт, но и как критик. В том же году его стихотворения были напечатаны в «Литературно-художественном сборнике: Стихотворения студентов Императорского Санкт-Петербургского университета», а также увидел свет цикл «Стихи о Прекрасной Даме» (альманах «Северные цветы»), который сделал Блока известным поэтом.
Важным фактором формирования мировоззрения поэта стала революция 1905 года, показавшая жизнь с другой, более реалистичной, стороны и наложила заметный отпечаток на творчество. В этот период публикуются «Нечаянная радость» (1906), «Вольные мысли» (1907), «Итальянские стихи» (1908), «Снежная маска» (1907), «На поле Куликовом» (1908). В 1909 г. начинается новая страница в жизни Блока. После трагических событий (смерть отца поэта, ребенка Л. Менделеевой) супружеская чета уезжает в Италию. Путешествие в страну с совершенно иным укладом, соприкосновение с классическим итальянским искусством создали в душе поэта совершенно новый настрой. Делая в апреле 1910 г. доклад о современном состоянии русского символизма, Александр Блок заявил о том, что подошел к концу значимый этап его жизненного и творческого пути.
Благодаря получению отцовского наследства Блок мог не думать о хлебе насущном и полностью посвятить себя реализации масштабных литературных замыслов. Так, в 1910 г. он начал писать эпическую поэму под названием «Возмездие», которой было суждено остаться незавершенной.
В июле 1916 г. поэта призвали в армию, он попал в инженерно-строительную дружину Всероссийского земского союза и служил в Белоруссии. Февральская и Октябрьская революции стали, как и у всех, точкой отсчета нового этапа биографии. Они были встречены поэтом не без противоречивых чувств, но его гражданская позиция заключалась в том, чтобы в трудные времена остаться вместе с родиной. В мае 1917 г. Блок трудился в качестве редактора в Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц. В январе 1918 г. им был опубликован цикл статей под названием «Россия и интеллигенция»; в том же году увидела свет его знаменитая поэма «Двенадцать». Многие собратья по перу, такие как Д. Мережковский, З. Гиппиус, Ф. Сологуб, М. Пришвин , И. Эренбург, Вяч. Иванов и др., подвергли резкой критике его отношение к большевикам.
В свою очередь, советская власть не преминула обратить себе на пользу лояльность известного поэта. Ему нужна была государственная служба как источник доходов, поскольку о том, чтобы прокормиться заработками на литературном поприще, не могло быть и речи, однако нередко назначение в разнообразные комитеты, комиссии производились без его на то согласия. В сентябре 1917 г. Блок - член Театрально-литературной комиссии; в период с 1918-1919 гг. местом службы были Наркомпрос, Союз поэтов, Союз деятелей художественной литературы, издательство «Всемирная литература»; в 1920-м поэта назначают на должность председателя Петроградского отделения Союза поэтов.
Если сначала Блок расценивал свое участие в работе культурно-просветительских учреждений как долг интеллигента перед народом, то постепенно к нему приходило прозрение: он понимал, что пропасть между воспетой им очищающей революционной стихией и зарождающейся тоталитарной бюрократической махиной становится все глубже, и это провоцировало депрессивный настрой. Усугубляли его огромная физическая и моральная нагрузка, неустроенность быта в революционном городе, семейные проблемы. Страдала не только психика поэта: у него развились астма, сердечно-сосудистые заболевания, зимой 1918 г. он заболел цингой. В феврале 1927 г. на вечере памяти Пушкина Блок произнес речь «О назначении поэта», говорил о губящей поэтов «нехватке воздуха», о тщетности попыток «новой черни» посягнуть на их свободу. Она стала его своеобразным завещанием как человека и литератора.
Весной 1921 г. Блок обратился к властям с просьбой о разрешении выехать в Финляндию для лечения, однако политбюро ЦК ВКП(б) отклонило ходатайство. За поэта просили Луначарский и Горький , и на очередном заседании все-таки решение на получение выездной визы было выдано, но оно уже не могло спасти положение. Будучи тяжело больным, жестоко страдая не только от недугов, но и от материальной нужды, 7 августа 1921 г. Александр Блок скончался в своей петроградской квартире. Похоронили его на Смоленском кладбище; позднее останки его были перезахоронены на Волковском кладбище (Литераторских мостках).
Биография из Википедии
Общие сведения
Отец Александра Блока - Александр Львович Блок (1852-1909), юрист, профессор Варшавского университета, происходил из дворянского рода, его брат Иван Львович был видным российским государственным деятелем.
Мать - Александра Андреевна, урождённая Бекетова, (1860-1923) - дочь ректора Санкт-Петербургского университета А. Н. Беке́това. Замужество, начавшееся, когда Александре было восемнадцать лет, оказалось недолгим: после рождения сына она разорвала отношения с мужем и впоследствии их более не возобновляла. В 1889 году она добилась указа Синода о расторжении брака с первым супругом и вышла замуж за гвардейского офицера Ф. Ф. Кублицкого-Пиоттуха, оставив при этом сыну фамилию первого мужа.
Девятилетний Александр поселился с матерью и отчимом на квартире в казармах лейб-гренадерского полка, расположенных на окраине Петербурга, на берегу Большой Невки. В 1889 году он был отдан во Введенскую гимназию. В 1897 году, очутившись с матерью за границей, в немецком курортном городке Бад-Наугейме, 16-летний Блок пережил первую сильную юношескую влюблённость в 37-летнюю Ксению Садовскую. Она оставила глубокий след в его творчестве. В 1897 году на похоронах в Петербурге встретился с Владимиром Соловьёвым.
В 1898 году окончил гимназию, летом начинается его увлечение Любовью Менделеевой; в августе поступил на юридический факультет Петербургского университета. Через три года перевёлся на славяно-русское отделение историко-филологического факультета, которое окончил в 1906 году. В университете Блок знакомится с Сергеем Городецким и с Алексеем Ремизовым.
В это время троюродный брат поэта, впоследствии священник Сергей Михайлович Соловьёв (младший), становится одним из самых близких друзей молодого Блока.
Первые стихи Блок написал в пять лет. В восемь лет юный Александр впервые встречает казанского поэта-лирика, странствующего крестьянина Гаврилу Габриева. После краткого разговора с Габриевым юный Александр окончательно утверждается в своем желании стать поэтом, о чём и сообщает на следующий день матери. В 10 лет Александр Блок написал два номера журнала «Корабль». С 1894 по 1897 год он вместе с братьями писал рукописный журнал «Вестник», всего вышло 37 номеров журнала. С детства Александр Блок каждое лето проводил в подмосковном имении деда Шахматово. В 8 км находилось имение Боблово, принадлежащее другу Бекетова, великому русскому химику Дмитрию Менделееву. В 16 лет Блок увлёкся театром. В Петербурге Александр Блок записался в театральный кружок. Однако после первого успеха ролей в театре ему больше не давали.
В 1903 году Блок женился на Любови Менделеевой, дочери Д. И. Менделеева, героине его первой книги стихов «Стихи о Прекрасной Даме». Известно, что Александр Блок испытывал к жене сильные чувства, но периодически поддерживал связи с различными женщинами: одно время это была актриса Наталья Николаевна Волохова, потом - оперная певица Любовь Александровна Андреева-Дельмас. Любовь Дмитриевна тоже позволяла себе увлечения. На этой почве у Блока возник конфликт с Андреем Белым, описанный в пьесе «Балаганчик». Андрей Белый, считавший Менделееву воплощением Прекрасной Дамы, был страстно влюблён в неё, но она не ответила ему взаимностью. Впрочем, после Первой мировой войны отношения в семье Блоков наладились, и последние годы поэт был верным мужем Любови Дмитриевны.
В 1909 году происходит два тяжёлых события в семье Блока: умирает ребёнок Любови Дмитриевны и умирает отец Блока. Чтобы прийти в себя, Блок со своей женой уезжают отдохнуть в Италию и Германию. За итальянские стихи Блока приняли в общество, которое называлось «Академией». В ней помимо него состояли Валерий Брюсов , Михаил Кузмин, Вячеслав Иванов, Иннокентий Анненский.
Летом 1911 года Блок снова едет за границу, на этот раз во Францию, Бельгию и Нидерланды. Александр Александрович даёт негативную оценку французских нравов:
Неотъемлемое качество французов (а бретонцев, кажется, по преимуществу) - невылазная грязь, прежде всего - физическая, а потом и душевная. Первую грязь лучше не описывать; говоря кратко, человек сколько-нибудь брезгливый не согласится поселиться во Франции.
Летом 1913 года Блок опять едет во Францию (по совету докторов) и снова пишет об отрицательных впечатлениях:
Биарриц наводнён мелкой французской буржуазией, так что даже глаза устали смотреть на уродливых мужчин и женщин… Да и вообще надо сказать, что мне очень надоела Франция и хочется вернуться в культурную страну - Россию, где меньше блох, почти нет француженок, есть кушанья (хлеб и говядина), питьё (чай и вода); кровати (не 15 аршин ширины), умывальники (здесь тазы, из которых никогда нельзя вылить всей воды, вся грязь остаётся на дне)…
В 1912 году Блок писал драму «Роза и Крест» о поисках сокровенного знания провансальского трубадура Бертрана де Борна. Пьеса была завершена в январе 1913 года, понравилась К. С. Станиславскому и В. И. Немировичу-Данченко, но драму так и не поставили в театре.
7 июля 1916 года Блока призвали на службу в инженерную часть Всероссийского Земского Союза. Поэт служил в Белоруссии. По собственному признанию в письме матери, во время войны его основные интересы были «кушательные и лошадиные».
Революционные годы
Февральскую и Октябрьскую революции Блок встретил со смешанными чувствами. Он отказался от эмиграции, считая, что должен быть с Россией в трудное время. В начале мая 1917 года был принят на работу в «Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военных и морских ведомств» в должности редактора. В августе Блок начал трудиться над рукописью, которую он рассматривал как часть будущего отчёта Чрезвычайной следственной комиссии и которая была опубликована в журнале «Былое» (№ 15, 1919 г.) и в виде книжки под названием «Последние дни Императорской власти» (Петроград, 1921).
Октябрьскую революцию Блок сразу принял восторженно, но как стихийное восстание, бунт.
В январе 1920 года от воспаления лёгких умер отчим Блока генерал Франц Кублицкий-Пиоттух, которого поэт называл Францик. Блок забрал к себе жить свою мать. Но она и жена Блока не ладили между собой.
В январе 1921 года Блок по случаю 84-й годовщины смерти Пушкина выступил в Доме литераторов со своей знаменитой речью «О назначении поэта».
Болезнь и смерть
Блок был одним из тех деятелей искусства Петрограда, кто не просто принял советскую власть, но согласился работать на её пользу. Власть широко начала использовать имя поэта в своих целях. На протяжении 1918-1920 годов Блока, зачастую вопреки его воле, назначали и выбирали на различные должности в организациях, комитетах, комиссиях. Постоянно возрастающий объём работы подорвал силы поэта. Начала накапливаться усталость - Блок описывал своё состояние того периода словами «меня выпили». Этим же, возможно, и объясняется творческое молчание поэта - он писал в частном письме в январе 1919 года: «Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах…». Тяжёлые нагрузки в советских учреждениях и проживание в голодном и холодном революционном Петрограде окончательно расшатали здоровье поэта - у Блока возникли серьёзная сердечно-сосудистая болезнь, астма, появились психические расстройства, зимой 1920 года началась цинга.
Весной 1921 года Александр Блок вместе с Фёдором Сологубом просили выдать им выездные визы. Вопрос рассматривало Политбюро ЦК РКП(б). В выезде было отказано. Луначарский отмечал: «Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучали его». Ряд историков полагал, что В. И. Ленин и В. Р. Менжинский сыграли особо негативную роль в судьбе поэта, запретив больному выезд на лечение в санаторий в Финляндии, о чём, по ходатайству Максима Горького и Луначарского, шла речь на заседании политбюро ЦК РКП(б) 12 июля 1921 года. Выхлопотанное Л. Б. Каменевым и А. В. Луначарским на последующем заседании политбюро разрешение на выезд было подписано 23 июля 1921 года. Но так как состояние Блока ухудшилось, 29 июля 1921 Горький просит разрешение на выезд и жене Блока как сопровождающему лицу. Уже 1 августа разрешение на выезд Л. Д. Блок подписано Молотовым, но Горький узнает об этом от Луначарского только 6 августа.
Оказавшись в тяжёлом материальном положении, он серьёзно болел и 7 августа 1921 года умер в своей последней петроградской квартире от воспаления сердечных клапанов, на 41-м году жизни. За несколько дней до смерти по Петрограду прошёл слух, будто поэт сошёл с ума. Накануне смерти Блок долго бредил, одержимый единственной мыслью: все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены. Однако поэт умер в полном сознании, что опровергает слухи о его помешательстве. Перед смертью, после получения отрицательного ответа на запрос о выезде на лечение за границу (от 12 июля), Блок сознательно уничтожил свои записи, отказывался от приёма пищи и лекарств.
Александр Блок был похоронен на Смоленском православном кладбище Петрограда. Там же похоронены семьи Бекетовых и Качаловых, включая бабушку поэта Ариадну Александровну, с которой он находился в переписке. Отпевание было совершено протоиереем Алексеем Западаловым 10 августа (28 июля ст. ст. - день празднования Смоленской иконы Божией Матери) в церкви Воскресения Христова .
А Смоленская нынче именинница.
Синий ладан над травою стелется.
И струится пенье панихидное,
Не печальное нынче, а светлое.
...
Принесли мы Смоленской заступнице
Принесли Пресвятой Богородице
На руках во гробе серебряном
Наше солнце, в муке погасшее,
Александра, лебедя чистого.
В 1944 году прах Блока был перезахоронен на Литераторских мостках на Волковском кладбище.
Семья и родственники
Родственники поэта проживают в Москве, Петербурге, Томске, Риге, Риме, Париже и в Англии. До последних лет в Петербурге проживала троюродная сестра Александра Блока - Ксения Владимировна Бекетова. Среди родственников Блока - главный редактор журнала «Наше наследие» - Владимир Енишерлов.
Предполагаемым сыном А. Блока был журналист А. Нолле (Кулешов).
Творчество
Начинал творить в духе символизма («Стихи о Прекрасной Даме», 1901-1902), ощущение кризиса которого провозгласил в драме «Балаганчик» (1906). Лирика Блока, по своей «стихийности» близкая музыке, формировалась под воздействием романса. Через углубление социальных тенденций (цикл «Город», 1904-1908), религиозного интереса (цикл «Снежная маска», Изд. «Оры», Санкт-Петербург 1907), осмысление «страшного мира» (одноимённый цикл 1908-1916), осознание трагедии современного человека (пьеса «Роза и крест», 1912-1913) пришёл к идее неизбежности «возмездия» (одноимённый цикл 1907-1913; цикл «Ямбы», 1907-1914; поэма «Возмездие», 1910-1921). Главные темы поэзии нашли разрешение в цикле «Родина» (1907-1916).
Парадоксальное сочетание мистического и бытового, отрешённого и повседневного вообще характерно для всего творчества Блока в целом. Это есть отличительная особенность и его психической организации, и, как следствие, его собственного, блоковского символизма. Особенно характерным в этой связи выглядит ставшее хрестоматийным классическое сопоставление туманного силуэта «Незнакомки» и «пьяниц с глазами кроликов». Блок вообще был крайне чувствителен к повседневным впечатлениям и звукам окружающего его города и артистов, с которыми сталкивался и которым симпатизировал.
До революции музыкальность стихов Блока убаюкивала аудиторию, погружала её в некий сомнамбулический сон. Позднее в его произведениях появились интонации отчаянных, хватающих за душу цыганских песен (следствие частых посещений кафешантанов и концертов этого жанра, в особенности, оперных представлений и концертов Любови Дельмас, с которой у Блока впоследствии был роман).
Особенностью поэтического стиля А. А. Блока является использование метафоры
Метафорическое восприятие мира он сам признает за основное свойство истинного поэта, для которого романтическое преображение мира с помощью метафоры - не произвольная поэтическая игра, а подлинное прозрение в таинственную сущность жизни
в виде катахрезы, переходящей в символ. Новаторским вкладом Блока является использование дольника как единицы ритма стихотворной строки.
С Блока начинается … решительное освобождение русского стиха от принципа счета слогов по стопам, уничтожение канонизированного Тредиаковским и Ломоносовым требования метрического упорядочения числа и расположения неударных слогов в стихе. В этом смысле все новейшие русские поэты учились у Блока.
Поначалу и Февральскую, и Октябрьскую революцию Блок воспринял с готовностью, полной поддержкой и даже с восторгом, которого, впрочем, хватило чуть более чем на один короткий и тяжёлый 1918 год. Как отмечал Ю. П. Анненков,
в 1917-18 годах Блок, несомненно, был захвачен стихийной стороной революции. «Мировой пожар» казался ему целью, а не этапом. Мировой пожар не был для Блока даже символом разрушения: это был «мировой оркестр народной души». Уличные самосуды представлялись ему более оправданными, чем судебное разбирательство
- (Ю. П. Анненков, «Воспоминания о Блоке»).
Эта позиция Блока вызвала резкие оценки ряда других деятелей литературы - в частности, И. А. Бунина:
Блок открыто присоединился к большевикам. Напечатал статью, которой восхищается Коган (П. С.). Песенка-то вообще нехитрая, а Блок человек глупый. Русская литература развращена за последние десятилетия необыкновенно. Улица, толпа начала играть очень большую роль. Всё - и литература особенно - выходит на улицу, связывается с нею и подпадает под её влияние. «В Жмеринке идёт еврейский погром, как и был погром в Знаменке…» Это называется, по Блокам, «народ объят музыкой революции - слушайте, слушайте музыку революции!»
- (И. А. Бунин, «Окаянные дни»).
Октябрьскую революцию Блок пытался осмыслить не только в публицистике, но и, что особенно показательно, в своей не похожей на всё предыдущее творчество поэме «Двенадцать» (1918). Это яркое и в целом недопонятое произведение стоит совершенно особняком в русской литературе Серебряного века и вызывало споры и возражения (как слева, так и справа) в течение всего XX века. Как это ни странно, но ключ к реальному пониманию поэмы можно найти в творчестве популярного в дореволюционном Петрограде, а ныне почти забытого шансонье и поэта Михаила Савоярова , «грубоватое» творчество которого Блок высоко ценил и концерты которого посещал десятки раз. Если судить по поэтическому языку поэмы «Двенадцать», Блок по меньшей мере сильно изменился, его послереволюционный стиль стал почти неузнаваемым. Видимо он испытал на себе влияние человека, с которым в последние предреволюционные годы состоял в приятельских отношениях: певца, поэта и эксцентрика, Михаила Савоярова. По словам Виктора Шкловского, поэму «Двенадцать» все дружно осудили и мало кто понял именно потому, что Блока слишком привыкли принимать всерьёз и только всерьёз:
«Двенадцать» - ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана «блатным» стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских.
В своей статье Шкловский (по гамбургскому счёту) говорил также о Савоярове, самом популярном в предреволюционные годы петроградском шансонье, довольно часто (хотя и не всегда) выступавшего в так называемом «рваном жанре». До неузнаваемости загримировавшись под бродягу-босяка, этот грубый куплетист появлялся на сцене в стилизованном наряде типичного уголовника. Прямое подтверждение этому тезису мы находим в записных книжках Блока. В марте 1918 года, когда его жена, Любовь Дмитриевна готовилась читать вслух поэму «Двенадцать» на вечерах и концертах, Блок специально водил её на савояровские концерты, чтобы показать, каким образом и с какой интонацией следует читать эти стихи. В бытовой, эксцентричной, даже эпатирующей…, но совсем не «символистской», театральной, привычно «блоковской» манере… Судя по всему, Блок полагал, что читать «Двенадцать» нужно именно в той жёсткой блатной манере, как это делал Савояров, выступая в амплуа питерского уголовника (или босяка). Однако сам Блок в таком харáктерном образе читать не умел и не научился. Для такого результата ему пришлось бы самому стать, как он выразился, «эстрадным поэтом-куплетистом». Именно таким образом поэт мучительно пытался отстраниться от кошмара окружавшей его в последние три года петроградской (и российской) жизни…, то ли уголовной, то ли военной, то ли какого-то странного междувременья…
В поэме «Двенадцать» разговорная и вульгарная речь не только была введена в поэму, но и заместила собой голос самого автора. Языковой стиль поэмы «Двенадцать» был воспринят современниками не только как глубоко новый, но и как единственно возможный в тот момент.
По оценке А. Ремизова
Когда я прочитал «Двенадцать», меня поразила словесная материя - музыка уличных слов и выражений - подскреб слов неожиданных у Блока… В «Двенадцати» всего несколько книжных слов! Вот она какая музыка, подумал я. Какая выпала Блоку удача: по-другому передать улицу я не представляю возможным. Тут Блок оказался на высоте словесного выражения.
В феврале 1919 года Блок был арестован Петроградской Чрезвычайной Комиссией. Его подозревали в участии в антисоветском заговоре. Через день, после двух долгих допросов Блока всё же освободили, так как за него вступился Луначарский. Однако даже эти полтора дня тюрьмы надломили его. В 1920 году Блок записал в дневнике:
…под игом насилия человеческая совесть умолкает; тогда человек замыкается в старом; чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так случилось с Европой под игом войны, с Россией - ныне.
Переосмысление революционных событий и судьбы России сопровождалось для Блока глубоким творческим кризисом, депрессией и прогрессирующей болезнью. После всплеска января 1918 года, когда были разом созданы «Скифы» и «Двенадцать», Блок совсем перестал писать стихи и на все вопросы о своём молчании отвечал: «Все звуки прекратились… Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?» А художнику Анненкову, автору кубистических иллюстраций к первому изданию поэмы «Двенадцать», он жаловался: «Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мы задыхаемся, мы задохнёмся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!».
Последним воплем отчаяния стала прочитанная Блоком в феврале 1921 года речь на вечере, посвящённом памяти Пушкина. Эту речь слушали и Ахматова, и Гумилёв, явившийся на чтение во фраке, под руку с дамой, дрожавшей от холода в чёрном платье с глубоким вырезом (зал, как и всегда в те годы, был нетопленый, изо рта у всех явственно шёл пар). Блок стоял на эстраде в чёрном пиджаке поверх белого свитера с высоким воротником, засунув руки в карманы. Процитировав знаменитую строку Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» - Блок повернулся к сидевшему тут же на сцене обескураженному советскому бюрократу (из тех, которые по язвительному определению Андрея Белого, «ничего не пишут, только подписывают») и отчеканил:
…покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю - тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем: жизнь для него потеряла смысл.
Поэтические произведения Блока переведены на многие языки мира.
Библиография
Собрания сочинений
- «Стихи о прекрасной даме». - М.: «Гриф», 1905 г. Обложка П. А. Метцгер.
- «Нечаянная радость». Второй сборник стихов. - М.: «Скорпион», 1907
- «Земля в снегу». Третий сборник стихов. - М.: «Золотое руно», 1907
- «Снежная маска». - СПб: «Оры», 1907
- «Лирические драмы». - СПб: «Шиповник», 1908. Обложка К. С. Сомова.
- «Ночные часы». Четвёртый сборник стихов. - М.: «Мусагет», 1911
- «Стихи о России». - изд. «Отечество», 1915. Обложка Г. И. Нарбута.
- Собрание стихотворений. Кн. 1-3. - М.: «Мусагет», 1911-1912; 2-е изд., 1916
- «Ямбы», Пг., 1919
- «За гранью прошлых дней». - П.-Берлин: изд. Гржебина, 1920
- «Седое утро». - П.: «Алконост», 1920
- «Двенадцать». - София: Российско-болгарское книгоиздательство, 1920
- Собрание сочинений Александра Блока. - Петербург: «Алконост», 1922
- Собрание сочинений. т. 1-9. - Берлин: «Эпоха», 1923
- Собрание сочинений. Т. 1-12. - Л.: изд. писателей.
- Собрание сочинений. Т. 1-8. - М.- Л.: ИХЛ, 1960-63. 200 000 экз. Дополнительным томом без номера к этому собранию вышли «Записные книжки» в 1965 г. - 100 000 экз.
- Собрание сочинений в шести томах. Т. 1-6. - М.: Правда, 1971. - 375 000 экз.
- Собрание сочинений в шести томах. Т. 1-6. - Л.: Художественная литература, 1980-1983, 300 000 экз.
- Собрание сочинений в шести томах. Т. 1-6. - М.: ТЕРРА, 2009
- Полное (академическое) собрание сочинений и писем в двадцати томах. Т. 1-5, 7-8. - М., «Наука», 1997 - наст. вр. (длящееся издание, том 6 не выходил, после 5-го тома были выпущены т. 7 и т. 8)
- Избранные произведения. - К.: Веселка, 1985
- Записные книжки. 1901-1920. - М.: ИХЛ, 1965.
Блок и революция
- Блок А. А. Михаил Александрович Бакунин // Блок А. А. Собрание сочинений в 6 томах. Л.: 1982. - Т.4. (Написано в 1906 году, впервые напечатано: Перевал. 1907. № 4 (февраль)).
- Последние дни Императорской власти: По неизданным документам составил Александр Блок. - Петроград: Алконост, 1921.
Переписка
- Письма Александра Блока. - Л.: Колос, 1925.
- Письма Александра Блока к родным: . Т. 1-2. - М.-Л.: Academia, 1927-1932.
- Письма Ал. Блока к Е. П. Иванову. - М.-Л., 1936.
- Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. - М., 1940.
- Блок А. А. Письма к жене // Литературное наследство. - Т. 89. - М., 1978.
- Бываю у Качаловых
- Письма А. А. Блока к Л. А. Дельмас // Звезда. - 1970. - № 11. - С. 190-201.
Память
- Музей-квартира А. А. Блока в Санкт-Петербурге располагается на Улице Декабристов (б. Офицерской), 57.
- Государственный историко-литературный и природный музей-заповедник А. А. Блока в Шахматово
- Памятник Блоку в Москве, на улице Спиридоновка
- Его стихотворение «Ночь, улица, фонарь, аптека» превращено в памятник на одной из улиц Лейдена. Блок стал третьим поэтом после